Catsgo.ru

Я достал ножик.

У Мамайкиной нормальные глаза. Круглые.

У Лазеровой миндалевидные – считается, что это самая распространенная и изысканная форма, но у нее они слишком уж миндалевидные. Отчего кажется, что глаза вылезают на виски.

У Халиулиной астигматизм, но глаза у нее вполне европеоидные.

У моей предыдущей подружки, не буду компрометировать ее называнием, глаза были азиатского типа.

Зеркало души. Души зеркало. Как его задушишь?

А еще раньше я дружил с одной Элей, у нее глаза были как хохломские ложки. Это трудно описать, но когда я смотрел в ее глаза, то видел не Элю, а всю эту кустарно-народную промышленность, все эти Холуи, Палехи и Жостово. Такой вот эффект.

А какие глаза у нее, я не знал.

А Шнобель знал!

Не, конечно, это мог быть его дар воображения! Творческий прорыв, ну и все в том же духе . Какая, однако, Шнобель сволочь!

Все сволочи. Неблагодарные и психованные сволочи.

Я воткнул ножик в стойку кровати.

Шнобель – сволочь, подумал я и приступил к работе.

Работал усердно, с отдачей души. И к вечеру, порезавшись и сбив кожу почти со всех пальцев, сострогал всю верхнюю часть, разделал ее на щепки, в мелкую труху, сжег в печке.

Это меня как-то успокоило, среда закончилась, я уснул и спал до утра.

В четверг она позвонила. Могла бы уж и не звонить, зачем звонить, у меня еще нижняя часть койки была припасена, работы много. Сказала, что секретарь Лицея тоже оказалась бациллоносительницей и ее теперь подменяет Зайончковская, а с Зайончковской она договорилась.

Так что завтра с утра можем выезжать.

– А карта? – спросил я. – Ты же сожгла карты, Гобзиков не поверит .

– Я запомнила место. К тому же . К тому же разберемся. Он не передумал там?

– Нет.

– А ты?

– Я не передумал.

– Тогда через два часа на вокзале.

Некоторое время в трубке была тишина, затем Лара спросила:

– Никаких ведь проблем?

– Абсолютно.

Я отключился и побежал собирать вещи.

Я не волновался. Вернее, волновался. Думал, что, если я не вернусь к вечеру воскресенья, старый устроит грандиозный скандал, явит мне чудеса выкидывания в окно, ну, или еще что-то с угрозами для жизни продемонстрирует.

Чтобы хоть как-то облегчить свое будущее, я оставил записку. Сообщал, что отправляюсь в поход. На три дня. Пятница, суббота, воскресенье. Буду тешить манию Гобзикова, буду знакомиться с Ларой. Может, в крайнем форс-мажоре, задержусь на четвертый день. Я раньше никогда никуда не уходил надолго, но я ведь был уже большим мальчиком, я мог позволить себе некоторые вольности. К тому же я пообещал, что обязательно вернусь к понедельнику, и просил не беспокоиться попусту и уж тем более меня не искать.

С Ларой и Гобзиковым мы встретились на вокзале, купили билеты на электричку, купили у вокзальной бабушки пирожков с картошкой, сока и несколько бутылок воды. Устроились в вагоне. Меньше часа на электричке, маленькая станция, деревянный вокзал. Название отсутствует – лишь невыгоревший прямоугольник на коричневой краске. Станция Нигде.

И даже не станция – поселения вокруг вокзала не было, ржавая водокачка и еще речка, она блестела невдалеке. Мы сразу пошагали в ее сторону.

Пообедали на берегу. Я дома захватил копченую колбасу, консервы из кролика, кучу шоколадок, Лара взяла концентраты супов, хорошую тушенку, сухари, чай, три алюминиевых кружки, чайник, два килограмма крупы. Гобзиков взял лук, картошку, хлеб и банку дорогого кофе. Мы перекусили колбасой, выпили кофе, затем отправились в путь. Шагали через лес, вдоль берега, снова через лес, я в конце концов запутался окончательно и уже не следил за дорогой. Лара следила, она шла, сверяясь с собственноручно нарисованной картой, даже скорее с планом, иногда с компасом, а иногда с солнцем. Гобзиков плелся позади. Вообще он должен был испытывать небывалый душевный подъем, но как-то этого по нему не было видно. Мне тоже говорить как-то не хотелось, почти весь день мы молчали. Нет, мы, конечно, разговаривали, но все о разной ерунде.